Украинки через болота Беларуси выбрались в Литву — Строительный портал ПрофиДОМ

В пригороде Чернигова еще нераспустившиеся вишни побил не веселый весенний град, а смертоносный российский.

«У нас такой поселок — весь в вишне, кругом вербы. Все так цветет. Поселок как сказка. И вот сказка вся пропала. У меня в доме было 12 больших окон. Так ни одного живого окна не осталось и дома тоже», — рассказывает 61-летняя Ольга С. (имя по просьбе собеседницы изменено), которая вместе с семьей и соседями провела 3 дня в домашнем погребе, 27 — в заводском бомбоубежище на бетонном полу вместе с другими 500 заложниками и 3 дня в дороге по непопулярному маршруту через Беларусь в Литву.
Рассказывает в основном ее 32-летняя дочь Карина (имя по просьбе собеседницы изменено), все еще боясь сболтнуть чего-нибудь лишнего (мы говорили, когда российские войска еще не отошли): «В темноте, в состоянии постоянного стресса мы практически все время спали. Выйти никуда нельзя, и мы спали, спали и спали. Голод еще, конечно. Все лежали, как зомби в темноте. В темноте и холоде. На несколько часов на заводе включали генератор и мы подзаряжали телефоны. Даже успевали помыться. Не было ни связи, ни Интернета. Нам говорили, что если будем какую-то информацию передавать, то это расстрел. А как передавать, если они все мобильные вышки разбомбили? Я бегала по всему заводу, чтобы поймать хоть какую-нибудь сеть и прокричать, что жива. Иногда связь появлялась, но односторонняя — несколько секунд было слышно, что говорят на другом конце. И муж так смог передать: «Езжай хоть и через Беларусь, будь только жива».
«Мы выбрались с помощью российской пропаганды, — говорит с неловкостью в голосе Карина. — Они сказали, что сделают для нас зеленый коридор и в этом «зеленом коридоре» они снимали, как они якобы помогали людям. Они включили камеру и снимали нас, как каких-то клоунов. У нас был выбор — жизнь или смерть, и мы выбрали жизнь. Мы им не верили, потому что слышали много историй, как потом обстреливали людей, сначала пообещав им «зеленый коридор». Но, наверное, в связи с тем, что они взяли камеру, мы смогли выбраться. Но выбрались мы очень и очень сложно. Мы ехали по полям, по лесам. Каждую секунду, пока мы ехали в колонне, мы думали, что нас везут на расстрел, потому что мы понимали, что эти люди способны на все. Учитывая, что они убивали детей, расстреливали молодые пары, тех, кто им не подчинился, и просто так. Впереди нас две машины ехали, сзади еще одна заключающая машина шла. — С людьми? — спрашиваю я. — С русскими».
Обычные белорусы подходили и плакали
Две грязные легковушки с украинскими номерами, некогда белый «Фиат 500» и синяя «Ауди А2» еле тащились по белорусским дорогам в сторону Литвы, как живое напоминание о братоубийственной войне, болотом, полем и лесом просочившееся через украино-белорусскую границу. За рулем обеих — две молодые женщины, сестры Карина и Алеся (имена по просьбе собеседницы изменены), а также их пассажиры — 17-летний сын Алеси, двоюродная сестра с 12-летней дочерью и пожилые родители.
«Мы ехали через Беларусь, — рассказывает Карина. — Там тоже нашлись волонтеры, которые нас встретили. Мы даже не знали, пускают они беженцев или нет. Русские говорили, что нам дорога только в Россию. Они нас просто довезли до населенного пункта в 25 километрах и бросили. Но там был мужчина, который знал, где блокпосты не стоят, и вызвался вывести нас через лес к границе с Беларусью, через болота. И мы на этих своих машинках, не только мы, там еще были люди, взяли свои семьи и через болота. У моей машины очень низкая подвеска, так мне сейчас в ремонте сказали, что оттуда высыпалось 10 км песка».
Машина Алеси была более приметна на дороге. Отверстия от снарядов в кузове ее «Ауди» были заклеены скотчем, как и пассажирское стекло со стороны водителя, чтобы не дуло. Дома она стояла во дворе, где воздух то и дело рассекали осколки от разных снарядов. Где-то рядом с ней лежал и неразорвавшийся снаряд. Мама сестер, Ольга, говорит, что тот сначала воткнулся в землю, а потом упал на бок, целехонький. Машине Карины повезло больше — она стояла в гараже, который не очень пострадал.
«Алеся ехала 40-50 км в час, но потом у нее отказывало сцепление, и она выруливала на обочину и стояла, пока машина снова не поедет: едем 10 минут и стоим, едем 10 минут и стоим, — описывает Карина. — В Беларуси люди были в шоке. Обычные гражданские люди подходили и говорили: что они с вами сделали, гады? Мол, мы боимся, мы знаем, что с нами будет то же самое. Знайте, мы не за войну, мы против войны, мы обычные люди, но мы живем в системе. Мы сами пережили протесты недавно, когда нас просто в машины бросали как дрова, а сейчас мы ничего не можем сделать. Они нам говорили: мы морально с вами. Знайте, что эти два руководителя — Путин и Лукашенко — скоро уйдут, и мы заживем иначе. Нас люди так поддерживали: все спрашивали, какая нам нужна помощь. Обычные белорусы подходили и плакали. И говорили нам: мы не будем воевать, мы не пойдем. Наши солдаты просто не будут воевать против вас. Конечно, я думаю, найдутся свои буряты, однозначно, за это же деньги платят».
Официальная Беларусь была не очень приветлива, но зато встретила украинцев тишиной и безопасным небом.
«Когда мы доехали до Беларуси и не услышали звуков бомбежки, мы так радовались, — вспоминает Карина. — Посмотрели на небо, чтобы убедиться, что оно вообще существует. Я до этого боялась даже голову поднять: вдруг оттуда что-то прилетит. Теперь, если где-то что-то зашумит, мы приседаем и вздрагиваем. Если летит самолет, то вообще страшно. Мы понимали, что белорусы нас, скорее всего, впустят, но не выпустят. Мы так дрожали: что они с нами сделают? Тюрьма или что это будет? Мы остановились на ночлег — нас приняли волонтеры, а потом проводили до белорусско-литовской границы».
Ольга говорит, что она до сих пор еще в той же одежде, в которой 24 февраля вышла из дома. Один раз постирала и высушила ее в Беларуси, другой — в Литве. В туалет дома они ходили в выкопанную яму. Радовались, что не начались никакие инфекционные заболевания.
«В Беларуси я чувствовала беду, — делится Ольга, — и сразу сказала, что мы здесь не останемся. У меня закончился инсулин. В Беларуси мне сказали, что без врача, рецепта и наличного расчета инсулин не выдадут. А сколько у нас денег-то было, мы же не миллионеры. Пошли в аптеку и отдали последнюю тысячу белорусскими рублями. Беженцы не беженцы, есть у нас деньги или нет, никому не интересно. Инсулин в Украине бесплатный. А как быть людям, которые приедут, например, без денег?»
— Наш фотограф прислал смс, — прерываю Ольгу, — спрашивает ваши имена.
— Не знаю, не страшно ли у вас называть свои имена? Еще придут ночью сюда.
— Кто?
— Кто-нибудь.
Карина продолжает рассказ: «Мы подъезжаем к границе, а нас не выпускают. Сначала спросили, как нас вообще впустили. Потом забрали документы, унесли куда-то. Потом вышли и сказали, что сейчас к нам подойдет старший. Подошел какой-то молодой парень и сказал: извините, но мы вас выпустить не можем. — По какой причине? — А вы указали неправильный маршрут, вы хотели ехать через Польшу, а едете через Литву. — А я ему говорю, а мы разве где-то подписывались под этим маршрутом? Посмотрите на обстрелянную машину с двумя детьми, там сидят мои родители, одному почти 70, другому 60. Мы убегали от войны. Вы полагаете, я думала, куда я еду? Я еду, чтобы выжить».
Белорусский пограничник их все-таки пропустил. Несовершеннолетнего мальчика на границе допрашивали в течение получаса без присутствия мамы, смотрели переписку в телефоне, но все обошлось.
Карина, уже плача, рассказывает дальше: «У нас дома были две собаки и пять котов. Когда я пришла к ним из заводского бомбоубежища забрать машину для эвакуации, они просто орали от голода. Я упала там и плакала. Я не понимала, как мне оставить своих животных. Они на меня так смотрели… До сих пор они мне снятся, их глаза, дай бог, чтобы они выжили. Но никто из нас не понимал, будут ли нас пропускать с этими животными. Сестра говорит, если мы сейчас их заберем, вдруг их на границе выкинут, будет еще хуже. А так они будут дома, может, придут украинские военные, покормят. Не русские, конечно, те, скорее всего, их съедят. Они приходили к нам в дома, грабили их, мылись в наших банях, забирали картошку, консервацию, убивали коз, свиней и делали себе шашлыки. Подъехав к литовской границе, я еще не осознавала, что ад закончился. Мне улыбнулся молодой парень-пограничник. А я стою и не понимаю, почему тут еще кто-то улыбается и что вообще еще можно улыбаться в этой жизни».
Три дома стоят — три дома горят
Муж Карины — французский легионер. Как только началась война, он позвонил и сказал, чтобы они срочно собирались и уезжали к его родителям в западную Украину. Но пока семья металась, дорогу на Чернигов заминировали, а со стороны Беларуси все более интенсивно стреляли. По их словам, никто не верил, что это надолго, поэтому решили переждать в погребе. Когда муж Карины не смог до нее дозвониться в течение трех дней, то сам отправился на фронт. Теперь Карина в безопасности в Вильнюсе, но волнуется за мужа. Раньше они собирались пожить во Франции, но теперь твердо решили, что по окончании войны будут восстанавливать Украину и свой дом.
«Если я вернусь в Украину, я хочу заняться животными, может, открою приют, потому что не могу себе простить, что оставила своих животных», — говорит она.
Карина говорит, что обожает свою страну: «Я патриот своей страны. Украина получила независимость в 1991 г., а я родилась в 1989 г. И для меня она как моя подружка. Знаете, такая молодая независимая девушка, да, еще не самая развитая страна, но я чувствовала, что мы чуть ли не в ногу с ней шли. Я чувствовала, что Украина становится сильнее, я становлюсь сильнее. Потому что тот менталитет, тот дух, ту силу, которая есть у нашего народа, не сломать».
Возвращаемся в то утро в поселок под Черниговым.
«24 февраля я проснулась в 6 утра от взрыва, — вспоминает Карина, — но мне сказали, что это уже был второй. Я встаю с кровати, а она ходуном. И в этот момент мне звонит сестра и говорит: Карина, война началась. Я ничего не понимаю, только слышу взрывы. И потом начинаю вспоминать, что в 12 часов ночи, когда просыпалась, я открывала окно и слышала какой-то звук, вернее, ни какой-то, а конкретно танков, но подумала, что этого не может быть. И спокойно заснула. В 6 утра я поняла, что это была правда. Взрывы слышатся все чаще и чаще, ближе и ближе. В перерывах, когда это останавливалось, — дальше ведет рассказ Карина, — мы выходили на улицу. Собирались люди со всех домов и говорили: что происходит? И все думали, что, наверное, это сейчас закончится. У нас отдельно от дома был погреб в 12 кв. м, глубиной где-то 2,5 м. И мы все запрыгиваем в этот погреб».
«Я как стояла, так и вышла, — перебивает Карину мама, — только черную вон ту сумку взяла (показывает в сторону тумбочки с иконой и двумя масками — синей и желтой): там инсулин, таблетки от давления и пачка печенья — я перекусы делаю, — и больше ничего. Вата, шприцы и спирт. И только один паспорт взяла, внутренний. Даже пенсионного удостоверения не взяла. Теперь пенсию снять не могу».
«Танков стояло… Целые улицы, до следующего села, — разводит руками Ольга. — И в следующем селе вся дорога стояла в российских танках. Нам потом русские не разрешали выходить на улицы, чтобы не смотрели. Грозили: если выйдите на улицу, вас не будет, вы должны сидеть только в подвале. Они не смотрели, больница ли это, заправка, школа, детский сад… Полностью вся площадка уничтожается. Квадратами. Наше село 5 суток бомбили, чтобы стереть с лица земли».
«Мы решили остаться в погребе, надеясь, что скоро все закончится, — продолжает Карина. — С нами сидели собаки. Но второй день уже был не такой сладким. Если сначала взрывы были где-то поодаль, то на второй день уже практически разбомбили весь поселок. Где-то через три двора от нас начали взрываться и загораться дома. Т. е. точечно целились: три дома стоят — три дома горят. Все время шел обстрел. Осколки летели во все дома. И в какой-то момент взрывы были настолько сильными, что мы все просто легли на пол, думая, что сейчас нас не станет. Такая взрывная волна, что нельзя передать. На второй день к нам пришла еще одна семья, у них сгорел дом. Мы понимали, что если и наш дом загорится, то нас просто накроет в этом подвале, но не понимали, куда нам бежать: если выбежим, то убьет осколками».
«Знаете, как у нас страх выражался? Силой. Ни один человек не заплакал, даже дети. Все настолько были сильными. И чем больше они стреляли, тем больше силы рождалось внутри, ненависти к другому народу, который решил это сделать. Я взяла Новый завет — мы православные, — встала на колени в погребе и просто читала молитвы без остановки. Потом дала его своей сестре. Мы все верили, что выжили именно благодаря молитве. Потом был третий день. Света нет. Газа нет. Связи нет — они разбили вышку. Нужно было идти на улицу, разводить костер и готовить еду. Целая куча людей, дети. Мы выходим во двор, и они начинают прицельно стрелять по дворам. Т. е. они увидели, что люди начинают кучковаться, и просто начали нас обстреливать. Как потом оказалось, из танка. Там была автобусная остановка. Они встали на эту остановку, повернули дуло и просто по порядку, по каждому дому, делали выстрел. Мы сразу в погреб. Любой шорох — и мы туда. Как мышки».
«Представляете эти дети, которым по три годика, молчали как рыбы, — восклицает Ольга. — У них обычно столько энергии, что их никогда нельзя было успокоить. А при этих взрывах они просто молчали. Надо было только видеть этих детей. Ни у кого не было слез».»Может, только сестра всплакнула, — поправляет маму Карина. — Я говорила, что мы выживем и будем жить, потому что это несправедливо. Несправедливо, чтобы я так умирала, за что? Я молодая девушка, я только что вышла замуж. У меня прекрасная семья, мы жили счастливо».
Карина упоминает, что несколько дней они практически ничего не ели: «Но есть особенно и не хотелось. У нас была консервация в погребах — огурцы, помидоры, плюс запасы еды в холодильнике еще оставались. Суп сварили один раз, а потом картошку в мундирах (ремарка мамы). Вода была. У нас был колодец. Но дальше ситуация усугублялась. Потому что продукты в холодильнике заканчивались. В погребе я вообще не спала и все время дрожала. Дрожала не от страха, а от холода. Я закрыла глаза и начала представлять: как это умирать? Думала, будет ли это быстро, будем ли мучиться, или нам что-то оторвет, если нас завалит, сколько здесь придется пролежать? И я просила бога, что бы это произошло очень быстро. Люди, с которыми я общалась, все потом говорили, что молили бога, чтобы умереть быстро. Потому что в больницу было ехать некуда. А эти девочки, которым по три годика, говорили: мама, сейчас черти снова придут?».
«Я уже лежала, ждала смерти, но тут какой-то стук в дверь, — вспоминает Карина. — Мы подумали, может, это русские. Но нет. Прибежал какой-то мужчина и говорит, запрыгивайте в машину, сейчас я вас спасу: мы вас перевезем на завод, в бомбоубежище. И нас вывозят на территорию завода. Просто под пулями. Мы как сидели в погребе три дня грязные, так и вышли. На мне был плащ, весь в каплях воска. Мы все молча встали и пошли. Две-три минуты на машине, но чуть отдаленнее от нашего поселка. Мы зашли в бомбоубежище и перестали так сильно слышать звуки взрывов и на два дня нас морально очень отпустило. Но что мы потом поняли? Если они не бьют в эту сторону, значит, они целенаправленно уничтожали целый пригород с гражданским населением? Тот мужчина людей вывозил под пулями на своем уазике. Он добывал воду. Там на заводе был генератор, который он включал, несмотря на то, что могли прийти русские. Я теперь думаю, что даже во время войны находятся какие-то герои, без которых не было бы жизни (национальность этого человека — ключевая деталь, но мы не можем ее назвать в целях безопасности). Мы в первые три дня даже успели смириться с тем, что умрем. Но нашелся такой человек, который выдернул из этого и словно показал: давайте дальше сражайтесь за жизнь».
«Представляете, этот мужчина вывез все село, — говорит мама с восхищением и благодарностью. — Ему около пятидесяти. Одной машиной. Один. Трамбовал нас в свою газель, как селедку. Вывозил три дня подряд. Мы слышали звук каких-то машин, но думали, что это русские ездят. А он так все село вывез. А так бы не выжили. Он спас всех. Ему надо такую благодарность… я даже не знаю, какую. Какие слова благодарности сказать, не знаю».
Наконец, Карина решает поделиться чем-нибудь, по ее словам, веселым: «Мы и бензин у них сливали, и дизель. Пока они спали (смеется). На танке российский флаг поменяли на украинский, пока дежурный спал. Мы их выслеживали. Мыться в бомбоубежище было сложно. Но мы — девочки, мы старались себя утром привести в порядок. Мы иногда ходили домой, оттуда несли всякие витамины и пили. Идет война, а девочки крем на лицо наносят, хотя сами грязные. В общем, старались не потерять себя и не заболеть».
Говорили, что это буряты по национальности
«Начался второй этап войны и стали приходить российские военные. Сначала запустили квадрокоптер, — описывает Карина, — чтобы выяснить, кто же находится на территории завода. Они думали, что там сидят военные. Но высмотрели, что тут обычные люди. И отправили русского военного на разведку. Он сказал, что пришел с миром: прошелся, посмотрел, кто сидит, и ушел. Молодой, очень красивый парень при каком-то звании (ремарка мамы). Он вел себя нормально. Через несколько дней пришли следующие. Над бомбоубежещем, где мы находились, было три этажа административного здания. Они ворвались в это здание и просто над нами разнесли его вдребезги. Мы слышали такой звук… Мы просто сидели и дрожали, и думали, вот так да, вот это выбрались. Мы не плакали. Сын сестры перед этим так хорошо держался: объяснял нам, как летит «град», в какую сторону, со свистом или без свиста, от чего мы можем умереть, от чего нет. Но в тот момент мы видели его бледное лицо. Он еще два дня после этого не мог отойти, ему был плохо, у него упало давление, и мы его еле привели в чувство. Ни слезы, ни истерики — ребенка просто отключило. У нас тишина стояла гробовая, когда они вели расстрельный огонь. Они мародерствовали: открывали сейфы, забирали деньги и телефоны. И тогда наш этот человек как-то к ним вышел и сказал, что здесь обычные люди, пожалуйста, не убивайте. В коридоре на полу лежали инвалиды. А они такие: да? А мы не знали. Если б вы к нам вышли раньше, мы бы тут эти этажи не расстреливали. Смешно было это слышать. Потом они нас всех вывели на улицу, построили и начали с нами разговаривать. Стояли с автоматами. Было очень страшно. Я опять натянула шапку на глаза, мне было страшно на них смотреть. Перед нами в этот раз уже стояла какая-то непонятная армия без амуниции. Даже дети смеялись: часть из них стояли в кроссовках, в каких-то дубленках. Говорили, что это буряты по национальности. Перед нами стояли мальчики лет по 18. Один навел автомат на нас: одновременно дрожит и улыбается, потому что имеет власть над нами. Одна женщина сказала: кто вас сюда звал? Он сразу на нее с оружием: женщина, идите сюда. Я думала, ее расстреляют. Я думала нас всех расстреляют. Но в итоге они ничего не сделали и ушли, взяв нашу территорию под свой контроль».
«Мы вообще не можем согреться, — объясняют Карина и ее мама, кутаясь в плед. — Нам постоянно холодно, как бы тепло ни было. Месяц на бетонном полу. Что мы там ели? На этом заводе раньше была столовая, и там остались определенные запасы: крупы, макароны. Сначала нам просто юшечку давали два раз в день — бульончик, в котором плавало столько-то картошечки. Деткам давали чуть больше. Теперь я ценю каждую каплю воды, каждую крошку еды. У папы пропал слух, зрение еще хуже, у него и так были проблемы с ним, а на нервной почве все усугубилось. Он сейчас словно другой человек, я на него смотрю, а он в каком-то космосе: перестал слышать. У мамы диабет и давление, и я вижу, что ее еще больше накрыло».
«Голод — это страшно, — дополняет ее мама. — Если тебе сто граммов кипятка дают, а я диабетик, то это очень опасно. У меня там закончился инсулин. Нужно было принять решение: уезжать и убьют по дороге, или мы тут погибаем: ни инсулина, ни еды. Варят суп — кому-то гуща попадает, а тебе каждый раз одна вода достается: 100 граммов кипяченой воды. Мы подружились с салом. Банку сала кто-то дал по дороге, сжалился над нами. Сегодня в Вильнюсе мы пошли перекусить, а мой муж и говорит: «Дай сальца кусочек». Это, может, от страха голода. Или мы отойдем, или это сало будет постоянно, без хлеба, без ничего. Одному мужчине с сахарным диабетом там отрезали ногу, она у него уже сгнила. Он лежал, уже не поднимаясь. Они привели своего врача, осмотрели его и отправили в больницу в Репки, на операцию. Молодой парень совсем, такая беда у него. Это была одна такая бригада, которым было не все равно, они и женщину в роддом отвезли. А одна женщина не выдержала — сердце остановилось. Еще молодая, жить бы и жить: когда начали стрелять, она вскликнула, присела и умерла. Я только два раза за все это время плакала, и сейчас всхлипнула, не удержалась, когда Карина про собак и котов рассказывала, а так я, конечно, держусь. И сколько буду жить, столько буду об этом рассказывать».