Ахтырский дневник Анатолия Стреляного — Строительный портал ПрофиДОМ

Писатель Анатолий Стреляный живет в Ахтырке — городке в Сумской области. Этот город российские войска подвергали жесточайшим обстрелам. Сейчас оккупанты покинули Сумскую область.

«Радио Свобода» продолжает публикацию отрывков из дневника, который Анатолий Стреляный ведет в фейсбуке.
ПАТРИОТИЧЕСКИЙ СИФИЛИС
Кто из более-менее начитанных людей не вспоминает в наши дни это герценовское определение той болезни, которая поразила Россию, когда из нее в очередной раз попыталась уйти Польша, за что Муравьев уставил ее виселицами?
Сифилис, а не какая-нибудь лихорадка, потому что организм не трясется, а гниет, захватывая все его клетки.
Гнила-ликовала вся Россия, от безымянного зэка-карманника до ее первого поэта — Тютчева и не последнего — Вяземского.
С виселиц началось такое обрусение Польши, которое должно было увенчаться искоренением всего польского, вплоть до слов «поляк» и «Польша».
Для тогдашней России Польша была невыносима не только своей польскостью, а и тем, что представляла собою передний край богомерзкого Запада.
Как сегодня Украина.
ПЕРЕД СЕВОМ
В седьмом часу утра над Ахтыркой опять кружили самолеты, но ничего не сбрасывали, ничем не пуляли. Вскоре стало известно, что это были свои.
Не слышно и грохота танков с окраин. Враг ушел.
Власть не советует гражданам приближаться к брошенной русскими технике, не съезжать на обочины дорог, не пользоваться лесными дорогами, не подходить к «местам стоянок орков».
«Знаю, там все ужасно, — пишет об этих стоянках глава областной администрации Живицкий, — но еще не время для уборки. Сначала — разминирование».
Он сообщает, что 7 апреля вблизи села Белка Ахтырского района подорвался автомобиль с бригадой электриков, ехавших туда, чтобы возобновить электроснабжение. Один погиб, двое доставлены в больницу.
«Я в который раз подчеркиваю: территория Сумщины сейчас не является безопасной. Российские военные оставили много боеприпасов и заминированных участков», — говорит он.
Фермеры между тем выходят в поля. Время закрывать влагу. Интересуюсь у одного, как с горючим, хватит ли на посевную.
«Где-то туго, а у нас хорошо благодаря русским. На несколько лет хватит. Они стали было сливать солярку в землю, чтобы не воевать. Мы увидели и говорим: «Пацаны, зачем в землю? Давайте меняться. У вас солярка, у нас самогон».
Это для меня существенная новость. Ведь в других местах такие пацаны тащат из домов все, что им надо, без всякого спроса.
«Так ведь самогон не в каждом доме, — объясняет фермер. — Надо знать, у кого она есть, эта жидкость».
В ОТРЯДЕ
Виктор Сергеевич, инженер-теплотехник, у которого маленький семейный бизнес, с началом войны стал командиром одного из отрядов территориальной обороны.
В этом отряде сошлись люди, ранее не знавшие друг друга и никем не отобранные. Они были вроде попутчиков, хотя и не совсем случайных.
Обычный попутчик не столько расспрашивает вас, сколько рассказывает о себе, но может попасться и не совсем обычный: он не будет вас расспрашивать, чтобы не пришлось, в свою очередь, что-то рассказывать.
На одного такого в своем отряде обратил внимание Виктор Сергеевич.
Человек был не столько старый, сколько немало поживший без ухода за собой. По вечерам все отправлялись по домам, а он оставался ночевать в дежурке.
«Сходил бы ты, Николя, домой, — сказал ему однажды Виктор Сергеевич. — Помылся бы, переоделся». — «Сходил бы, — ответил он. — Только мне некуда идти».
Виктор Сергеевич привел его к себе, отправил в ванную, выбросил все его нижнее и верхнее, дал свое — они оказались одного роста.
Не дождавшись вопросов о своей жизни, Николя в двух словах сообщил главное: что он не сидел и не собирается делать ничего такого, за что можно было бы сесть, ездит на заработки в Прибалтику, штукатурит там и кладет плитку, а по окончании вахты возвращается на родину и до следующей поездки ничего не делает; живет или в ничейной хате где-нибудь в селе, или у какой-нибудь женщины из тех, что готовы принять любого, лишь бы не оставаться одной.
Как назло, начался очередной налет, и во всем свежем им вскоре пришлось в составе их отряда разбирать завалы, доставать пострадавших. Двое убитых, шестеро раненых.
«Не повезло нам с тобой, — говорил ему Виктор Сергеевич. — Только успели помыться, переодеться…»
Рассуждали о том, как, тем не менее, хорошо, что они оказались в нужном месте в тот несчастный час, вытащили из-под завала и этого вот мужика, и вон ту женщину; те будут теперь продолжать свою жизнь, кому как придется или кто как захочет. А если бы так сложилось, что дом разрушен, люди под завалами, а вокруг никого? Могло же такое быть? Могло, но лучше, чтобы никогда ни с кем.
Как ни жаждешь одиночества, а лучше все-таки, чтобы кто-то был если не рядом, то в пределах досягаемости.
Также о том они теперь рассуждают — уже с моим участием, — что хорошо бы устроить что-то вроде трудового приюта для таких людей, как тот же Колян: не все в себе пропивших, еще способных что-то делать руками и не без участия головы, но по тем или иным причинам бесприютных. Что-то вроде монастыря, только без монахов — ну их, а с одними послушниками.
Важно, напираю я, чтобы такое заведение было хотя и богоугодным, но не сугубо благотворительным — чтобы у него имелось хозяйство, рассчитанное на сбыт, на рынок, на получение какой-никакой прибыли, чтобы люди чувствовали свою востребованность.
Все это легко представить. Вопрос, собственно, один: что потянет их в такую артель? О себе Николя говорит прямо: ничто.
Сколько их было, таких коммун, в мечтах добрых людей во все времена! И даже не только в мечтах… И сколько еще будет.
ОДИН ВОПРОС
Рассказывают беженцы из Запорожской области, остановившиеся в селе под Днепром.
Взяв село, русские собрали всех жителей, переписали их и сообщили, что отныне никто никуда не должен отлучаться. Если перекличка покажет отсутствие одного, будет расстрелян один, если двоих — будут расстреляны двое и т. д.
Собрали фермеров, начавших полевые работы.
«Отныне вы не фермеры, а наша рабсила. О том, что вы обрабатываете чьи-то паи, забудьте. Никаких паев больше нет. Есть наша земля. Обрабатывайте ее, засевайте, убирайте урожай. 20% урожая — ваши, 80% — наши. За работу, товарищи!»
В село зашла колонна русской техники. Из-за куста возле одного двора в первую машину полетела бутылка с зажигательной смесью. Дальше колонна не пошла — вызвали авиацию, и все село было стерто с лица земли.
Ко двору одного мужика подогнали комбайн.
«Давай меняться. Ты нам — своего быка, а мы тебе — вот этот комбайн». И смеются. Мужик: «А если я откажусь?» — «Твоего быка все равно заберем, а комбайн взорвем». — «Тогда согласен на обмен». Мужик отдал быка и стал звонить хозяину комбайна: «С тебя причитается».
Первому встречному жителю села вручается пустая сумка. «Через час вернешь ее с продуктами. Под завязку. Иди по селу и собирай. Первым делом — сало, потом — яйца и прочее. Не явишься с полной сумкой — расстреляем».
Михаил Алексеевич, фермер, разместивший у себя беженцев, говорит, что у него, собственно, один вопрос: понимают ли русские, что поступают нехорошо? У меня же нет и этого вопроса. Если бы не понимали, так бы себя не вели. Они потому и убивают, и грабят, и насилуют, и всячески куражатся, что знают: это — нехорошо.
В КОМАНДИРОВКЕ
Русский солдат шел по украинскому селу, только что занятому его частью. Он был в хорошем настроении, потому что взяли этот населенный пункт без боя.
Во дворе одного дома залаяла собака. Солдат остановился, снял автомат и застрелил ее.
«Зачем ты это сделал?» — крикнул хозяин, выбежавший на крыльцо.
«А чтоб не лаяла», — сказал солдат, засмеялся и пошел, насвистывая, своей дорогой.
Тот же вопрос он услышал и от командира отряда местной обороны, взявшего его в плен через пару дней.
«А чтоб не лаяла», — ответил солдат и ему.
— И тоже засмеялся? — спросил я этого командира.
До войны у него был маленький бизнес — лесопилка. Люди малого и гаражного бизнеса составляют костяк многих таких отрядов.
— Нет, не засмеялся, — сказал командир, — а вроде как чуточку улыбнулся. Ему будто стало спокойнее, раз допрос уже дошел до такого пустяка.
Солдат назвался контрактником с Алтая. Мать у него медсестра, ему 28 лет, без специальности, до армии колол по селу дрова. Это была его добавка к окладу жены-учительницы. У них пока один ребенок, мальчик, ходит в детский сад.
По впечатлению командира, перед ним был от природы добродушный, не быстрого ума человек, для которого война до самого плена была не войной в другой стране, а чем-то вроде обычной командировки, в которой, правда, позволено больше, чем на месте постоянного пребывания. На пленивших его мужчин он смотрел, как на прицепившихся к нему ментов из другой области.
— Все сопел, — рассказывал командир. — Конечно, собака не человек. Это ясно и понятно. Но она не твоя. Она — чужая собственность. Вот же в чем дело.