GetWF.com — информационно-строительный ресурс Новосибирска.

Обстрелы, жизнь в оккупации без родителей, две эвакуации — девятилетний Саша Мероненко все это пережил и смог самостоятельно и с помощью волонтеров добраться из оккупированного российскими войсками села Подгорное Запорожской области к родителям в Запорожье. Корреспондент «Настоящего времени» поговорила с Сашей и его мамой Кариной Мероненко.

Обстрелы в селе Степовое Васильевского района Запорожской области, где жила семья Мероненко, начались в 7 утра 2 марта. Мама Саши Карина была на последнем месяце беременности, и с началом войны близкие помогли ей уехать в ближайший роддом в Орехове. Девятилетний Саша, а также его папа, бабушка, дедушка и другие родственники остались в Степовом. От обстрелов прятались в подвале дома — импровизированном бомбоубежище. 4 марта в кухню прилетел снаряд. Саша с папой, двоюродными братом и сестрой был в подвале, а тетя и дядя мальчика с годовалым сыном Давидом — на кухне. Туда же пошел дедушка.
«Дядя Саша, тетя Юля, Давид маленький были на кухне. Дед заходил на кухню — и упал снаряд. Я уже собирался ложиться спать, нагрел себе тепленькое местечко в подвале — и слышу. Их привалило. Деду на голову упала крыша», — рассказывает Саша.
К счастью, дедушка уцелел. Он же первым выбрался из разрушенной кухни и вытащил остальных. У него и Юли (жены Карининого брата) были раны на лице. Карина вспоминает, что ее, беременную и уже эвакуированную из Орехова в Запорожье, не хотели беспокоить и даже не рассказывали о прилетевшем в кухню снаряде — «потом крестный случайно проболтался». «Когда родители и муж приехали сюда, мама даже привезла полотенце в крови, которым папа вытирался».
В полуразрушенном доме 11 человек из семьи Мероненко продолжали жить. Спали в подвале, время проводили в той части дома, что уцелела, а в расчищенной от обломков кухне поставили навес над уцелевшей газовой плитой: защитив ее от ветра, можно было приготовить еду. Прекращается стрельба — кто-то бежит готовить, снова начинают стрелять — все спускаются в подвал.
«Плохо жили, — вспоминает Саша. — Сильно стреляли. Тетя Юля Давидушку оставляла бабушке, а сама ходила на кухню разваленную готовить…» Иногда готовили и сами дети: «Давидушка плачет, тетя Юля говорит: «Саш, Кирюха (Кирилл — двоюродный брат Саши, сын Карининой сестры), сбегайте, приготовьте…» Ну мы побежали. Слышим: бах, бах, бах! Думаем: бежать или не бежать? Спустились в подвал. Перестреляли, закончили стрелять — побежали опять на кухню».
После оккупации Степового российские военные установили на выезде из села блокпосты, гуманитарной помощи не ввозили — ни продуктов, ни лекарств. Съездить за необходимым в другие села местные жители тоже не могли: из Степового выпускали, но назад уже не пускали.
Члены семьи Мероненко писали в группы Васильевского района в соцсетях, чтобы добиться гуманитарной помощи и эвакуации — хотя бы для детей. Мама Саши обращалась в Степногорскую администрацию и к мэру Васильевки Сергею Калиману с просьбой помочь вывезти детей к ее сестре в село Подгорное — его к тому моменту тоже оккупировали, но там было спокойнее. Через 12 дней к дому в Степовом подъехал школьный эвакуационный автобус, в который посадили Сашу и троих детей сестры Карины: восьмилетнюю Вику, 12-летнего Кирилла, 16-летнего Захара. Появление автобуса было внезапным, и даже собраться толком не было времени: у Саши была только та одежда, в которую он был одет, и свидетельство о рождении.
«Мы доехали до пятиэтажек, там блокпост был. Стоят, проверяют. Посадку видел: «Град» стреляет, — рассказывает Саша. — И еще солдаты русские: ездят, бегают с автоматами. Одни улыбались, махали. Я смотрел. Солдат увидел, что я грустный, снял маску и показал: «Улыбнись» — я улыбнулся. У Захара телефон проверяли».
Ехали через село Каменское, видели по дороге разбитый танк в огородах, упавший вертолет и БТР. Саша вспоминает, как им с братом Кириллом дали в автобусе буханку хлеба, мальчики ее тут же «втоптали». Через час были в Васильевке, там их забрала другая машина и отвезла в Подгорное — к Сашиной тете.
В оккупированном россиянами Подгорном Саша прожил без родителей полтора месяца. Поначалу в городе было тихо. Сестра Карины с мужем зарабатывали тем, что продавали на рынке выращенные в теплице овощи и зелень, а также молоко, на эти деньги покупали еду. Но через неделю и в Подгорном начались обстрелы. Периодически в небе появлялись самолеты. Дети научились отличать хлопки где-то вдалеке от выстрелов вблизи. Хлопки — значит, еще можно гулять, выстрелы посильнее — «убегаем и прячемся», вспоминает Саша. Когда летел самолет, все бросались в дом. Недалеко от места, где обычно гуляли, стояла российская техника.
Саша рассказывает, как начался обстрел, когда его тетя и брат пошли рыбачить. Сам мальчик был дома: «Я лежал и скучал по маме. Слышу: бух! бух! бух! Кирилл бежит, и кума (сестра мамы) сзади бежит с удочкой. Вика (двоюродная сестра) тогда каталась на велосипеде. Бросила велик прямо на дороге и побежала. Забежала в дом, плачет, спряталась под одеяло».
Саше тоже было страшно, когда стреляли. От обстрелов все прятались в «средней» комнате в доме: тетя с дядей, трое их детей, Саша и старенькая бабушка. Занимали место возле батареи, чтобы было не холодно, рассказывает Саша. Он ложился возле дяди и стучал зубами от страха. Тетя, как могла, успокаивала ребят. Иногда детям приходилось оставаться дома одним, поскольку тетя и дядя Саши ездили в другую деревню (тоже находящуюся под постоянными обстрелами) за молоком, чтобы потом продавать на рынке.
В апреле ВСУ освободили село Степовое — его жители провели в оккупации месяц. Карина говорит, что украинские солдаты ходили по селу и предупреждали: все должны уезжать и «не мешать работать» — Степовое оказалось на линии фронта. Первыми из семьи Мероненко уехали брат Карины с женой и годовалым сыном, а также ее муж — папа Саши. На следующий день — родители Карины. Забрать мальчика они не могли: Подгорное, Верхняя Криница и Васильевка оставались в оккупации. Так и получилось, что Саша остался на оккупированной территории, а его семья уехала в Запорожье. Но связь с Подгорным была тогда хорошая, вспоминает Карина, и она всегда могла позвонить сыну.
То, что сын остается вдалеке от всей семьи в оккупированном русскими городе, очень пугало Карину: она переживала, что оккупационные войска начнут вводить в захваченных селах свои правила и будут выдавать российские свидетельства о рождении — и тогда пропадет и связь с ребенком, и возможность вывезти его оттуда.
Поэтому Карина стала узнавать, как можно эвакуировать сына: «Стала спрашивать в Васильевке местных волонтеров. Разводили руками: ребенок сам, мол, без родителей, не можем вывезти, страшно… Чтобы не сняли с рейса, не высадили где-то. Потом я стала звонить еще одному волонтеру, там у нас знакомый был с Энергодара. Он сначала сказал, что может, но потом узнал у какого-то солдата, что не стоит. Потом… здесь, в Запорожье, у меня есть знакомая волонтер Ангелина. Она мне посоветовала Антона Карнауха».
Антон Карнаух — волонтер, который занимался организацией гуманитарных коридоров в Запорожской области. Карину предупредили, что придется ждать неделю, а то и две или три. Через неделю уставшая от неизвестности мать позвонила Антону сама. Мужчина запросил все данные ее сестры и мальчика — и 7 мая Сашу вывезли из оккупированного Подгорного.
«Куме позвонила мама, сказала, чтобы я собирался, — рассказывает Саша. — Я взял все вещи, которые мне кума отдала, которые двоюродному брату Кириллу маленькие были, документы. Булочку взял, конфеты, которые маме привез и всей семье».
Сестра отвезла Сашу в Васильевку. Там за мальчиком приехала машина, и его довезли до русского блокпоста. Оттуда Саша 1,5 км шел пешком один до следующего села — машину не пропустили. В шесть часов вечера мальчика привезли в Попово. Там он четыре часа ждал следующую машину — опять один, до десяти вечера. Дело в том, что согласившийся отвезти его Руслан Ласко застрял на блокпостах — он вез в Попово гуманитарную помощь. Саша рассказывает, как вместе с «дядей Карлычем» (так он называет Руслана) выезжал из Попово в Запорожье: на выезде была огромная колонна машин, вывозили людей, животных. Мальчику запомнилось, что по дороге в темноте было видно что-то сгоревшее коричневого цвета — взрослые потом объяснили, что это легковая машина, подорвавшаяся на мине. Машина «дяди Карлыча» с Сашей была последней в колонне.
«Проверили паспорта, потом сзади машины открыли дверки, посмотрели, что там мы перевозим. И нас не пропускали на каждом блокпосту — проверяли. Допроверили — надо позвонить другому, чтоб проверили повнимательнее. И так каждый раз», — рассказывает Саша.
Дорога от Попово до Запорожья — «серая зона», там в начале мая шли бои: «Видел выстрелы. Украинские солдаты говорили, что это «вылеты», сейчас будут «прилеты», и нам сказали быстро уезжать. Слышал обстрелы», — вспоминает Саша.
В это время Карина не находила себе места: «Была истерика. Мне позвонили и сказали: «Вашего сына забрала машина». Он уехал на грузовой машине — и все, связь пропала со всеми. Это было где-то полодиннадцатого ночи. Страшно было, потому что я уже думала, что моего ребенка украли. Начала уже плакать. Муж начал на меня ругаться: мол, успокойся, все будет хорошо. А я же себя накрутила…. Я давай звонить Антону Карнауху, говорить: «Кто забрал моего ребенка и куда?»
Волонтер объяснил Карине, что Сашу привезут в «Эпицентр» — торговый центр в Запорожье, временно превращенный в центр поддержки людей, которые самостоятельно на автомобилях выехали с оккупированных территорий. Антон связался с Русланом, который вез мальчика, и тот передал Саше трубку, чтобы сын поговорил с мамой. Голос мальчика звучал испуганно, вспоминает Карина: уставший от долгой и страшной дороги ребенок не знал, что говорить.
В полночь Саша был в «Эпицентре», а с родителями встретился около двух часов ночи. Волонтеры привезли его к аптеке, где временно поселили Карину и ее семью. Первым увидел папу, а потом маму — и заплакал.
«Когда привезли его ночью, вот это переживание, вот этот момент, что он пытался сюда к нам попасть, — говорит Карина. — Он ведь маленький, а мамы с папой рядом нету. И когда вылез из машины — растрогался и начал плакать. Знаете, этот плач был недолгим. Быстро собрался. Молодец. Люди рассказывали, держался молодцом, ни разу не проронил ни слезинки по дороге. Говорили, что это пример для подражания взрослым, что ребенок продержался такую дистанцию».
Сначала обнял папу, маму, а потом побежал внутрь в аптеку, рассказывает о встрече сам Саша: «Запрыгнул на кровать к бабушке. Бабушка не поняла, кто это, а дед сразу узнал. Я сначала даже не хотел ложиться спать. Я сразу себе выбрал кровать в комнате, взял себе мышку, которую мама мне показала, уже хотел ложиться спать. Но подумал: вдруг что-то начнется — и лег на раскладушке у мамы в комнате».
Уже несколько месяцев семья Мероненко — родители, бабушка с дедушкой, Саша и трехмесячная Милана — живет в помещении аптеки, которую им как убежище выделили волонтеры. Недавно в Запорожье приехал другой дедушка Саши и соседи семьи из Степового. Саша играет на улице с новыми друзьями и присматривает за маленькой сестренкой. Рассказывает, что самолеты тут не летают — только ракеты, время от времени срабатывает воздушная тревога, работает ПВО. И очень хочется домой.

Украинские военные продолжают обстреливать Антоновский мост через Днепр в оккупированном Херсоне. Советник главы Херсонской военной администрации Сергей Хлань сказал, что целью ВСУ были укрепления российской армии. По его информации, рядом с мостом находятся блокпост и склад с оружием.

Оккупационные власти утверждают, что Антоновский мост обстреливают американскими системами залпового огня HIMARS.
Владимир Сальдо, которого российские власти поставили управлять оккупированными территориями Херсонской области, заявил, что движение автотранспорта по поврежденному мосту «временно ограничено». Его будут ремонтировать. Проезжать разрешат легковому и пассажирскому транспорту. А грузовые автомобили должны будут ехать через Каховку, через другой мост в районе Каховской ГЭС в 85 км от Херсона.
Антоновский мост соединяет правый берег Днепра, на котором расположен Херсон, с левобережной частью Херсонской области, тоже оккупированной РФ. По мосту российские войска перевозят свою технику и боеприпасы. Чем больше их перевезут, тем больше потенциал у оккупационных войск. То есть, если Антоновский мост будет разбит, российские военные на правобережной части Херсонской области окажутся отрезанными от своей основной группировки. Альтернативные маршруты идут через находящийся неподалеку железнодорожный мост и тот, что около Каховской ГЭС.
Ситуацию вокруг Антоновского моста в эфире «Настоящего времени» прокомментировал полковник СБУ, уроженец Херсона и депутат Верховной Рады Роман Костенко.
— Что означает последняя новость о том, что Антоновский мост закрывается? По нему не смогут перевозить российскую технику и провизию?
— Я думаю, в первую очередь это значит, что россияне закроют его для передвижения гражданских лиц. Какая-то техника при желании, как мы видим, там еще может пройти, но это только начало. Я уверен, что обстрелы будут продолжаться. И наша задача, когда мы отрежем мост и резервы противника, все войска на правом берегу Днепра окажутся нашими трофеями. Они будут полностью отрезаны от снабжения с оккупированной стороны.
— То есть те, которые останутся ближе к территории, контролируемой украинскими военными?
— Мост разделяет правую сторону и левую сторону Днепра. На правой стороне находится Херсон и та часть военных, которые успели перейти этот мост и закрепились на правой стороне. Соответственно, у них есть три артерии. Одна железнодорожная, которая тоже не является сильным укреплением, и Антоновский мост, который уже начал обстреливаться нашими системами залпового огня. У них останется одна артерия — ГЭС, по которой мы тоже достаем нашими ракетами.
— Ракетами, выпущенными из HIMARS?
— В том числе.
— Если эта группировка окажется отрезанной, сколько там человек?
— Я не хочу озвучивать эту цифру. Но эта группировка, если окажется отрезанной, то ей будет намного сложнее держать те рубежи, которые они сейчас держат. И здесь уже будет перевес на нашей стороне. Сейчас мы взяли инициативу на некоторых участках, особенно в артиллерийском огне, в свои руки. С некоторых серых зон и с передней линии враг уже отвел свою технику, и по ним наносятся постоянные артиллерийские удары. Я это вижу сам с беспилотных летательных аппаратов и с аэрофотоснимков спутниковых. После того как были взорваны склады с боеприпасами, даже интенсивность огня противника сейчас резко упала, потому что им намного сложнее подвозить боеприпасы. Те боеприпасы, которые были подвезены с самого начала войны, месяцами накапливались на левой стороне Днепра, они в большей своей части уничтожены, и теперь нужно возобновлять логистику. То, что было завезено за эти четыре месяца, нужно опять возобновлять. Многое из этого было нами уничтожено.
— Правильно ли я понимаю, что эти же мосты потом теоретически будут нужны и украинской армии?
— Да, правильно понимаете, потому что мы рассчитываем идти дальше. Но мы будем делать все шаг за шагом. Мы понимаем, что нужно закрепиться и выбить противника с этой стороны, для того чтобы дальше развивать наступление уже на левой стороне Днепра. У нас есть несколько направлений, где мы можем наступать. Сейчас российские войска очень сильно зависят логистически от этих мостов. А наша территория сплошная, мы можем спокойно подвозить резервы, которые у нас каждый день пополняются. Партнеры постоянно дают нам боеприпасы, и мы накапливаем технику. Если им отрезать эти мосты, они этого просто сделать не смогут. Возможно, захотят кинуть понтоны, но понтонные мосты намного уязвимее, чем тот же самый Антоновский мост. Мы это понимаем, и оккупанты тоже это понимают.
— Допускаете ли вы мысль о том, что украинская армия займет свои позиции до Днепра, российская — после. И случится замораживание боевых действий?
— Не с нашей стороны. Наша цель — освобождение всей территории Украины. Конечно, может быть такой вариант. У России еще много техники, мы ее сжигаем каждый день. У них очень большие потери и ранеными, и уничтоженной техникой. Но настроили они ее очень много ценой нищеты российского народа. Она не такая качественная. Мы видим, как работает наша техника: она намного точнее. И даже сравнивая ту технику советскую, которая у нас есть, мы видим, как она уступает даже по ведению огня тем натовским образцам, которые сейчас есть массово на вооружении у ВСУ.

В июле вакантность в ТРЦ Киева достигла 18,7%, хотя в декабре 2021 г. показатель достигал 11,5%, сообщили в пресс-службе Украинской торговой гильдии (UTG).

Наибольший рост наблюдается в региональных объектах, где вакантность составляет 24%, на втором месте — окружные ТРЦ с показателем около 22%.
«Основной причиной стремительного появления свободных площадей в галереях является остановка работы международных ритейлеров в связи с военным положением и отсутствием поставок нового товара»,  — отметила директор компании UTG Евгения Локтионова.
По ее словам, такие клиенты занимали до 30% торговых площадей. Так, еще не приняли решение о возобновлении работы украинской части сети брэнды Inditex, H&M, McDonald’s и New Yorker, передает «Интерфакс-Украина».
К тому же на рынок повлияло изменение потребительских настроений. С началом полномасштабного вторжения украинцы снизили спрос на российские товары. В итоге ритейлеры O’stin, Gloria Jeans, Befree и Love Republic покидают Украину, указала Локтионова.
Как стало известно ProfiDOM.com.ua, росту вакантности также способствуют проблемы с логистикой у международных операторов, сложности с оплатой валютного товара международным компаниям. Сокращение идет и в сегменте развлечений, спорта.
Аналитики UTG считают, что вакантность в ближайшее время вряд ли удастся снизить. Однако в будущем в Украину будут постепенно приходить новые брэнды, которые помогут заполнить галереи, как это было в 2014 г.

Послабления Кабмина касательно более быстрой выдачи разрешений от госорганов для начала нового строительства не смогут увеличить число возводимых объектов недвижимости. Застройщики смогут воспользоваться новацией для сбора пакетов документов «на будущее», но начинать стройку с котлована в Украине пока рискованно.

Такое мнение в комментарии для статьи UBR выразил адвокат и эксперт рынка недвижимости Юрий Брикайло.
«Крупным застройщикам постановление может помочь оформить пакет документов для новых площадок на будущее. Но сейчас начинать новое строительство прямо с котлована очень рискованно. Учитывая курс доллара и удорожание стройматериалов, компаниям будет сложно даже просчитать стоимость проекта, квадратного метра и сумму необходимых инвестиций», — подчеркнул Брикайло.
По его наблюдениям, сейчас компании в основном возвращаются к достройке тех зданий, которые находятся на поздних стадиях возведения.
Как стало известно ProfiDOM.com.ua, такие проекты могут быть в большей мере оплачены инвесторами. Продаж новых квартир сейчас практически не происходит, помимо западных регионов страны, полагает Брикайло.
«Я лично не сталкивался с новыми покупками, хотя слышал, что они происходят. Вероятно, это люди, которые ранее планировали приобретение жилья, и сейчас на фоне девальвации гривны могут совершить более выгодную покупку за валютные сбережения. Но, по-моему, это очень преждевременный оптимизм со стороны инвесторов, учитывая продолжающуюся войну и приближение осенне-зимнего периода. Думаю, что информация об активном возобновлении продаж не соответствует действительности», — считает адвокат.

В Вашингтоне прошел благотворительный концерт с участием звезд белорусской оперы Маргариты Левчук и Ильи Сильчукова. На мероприятии собирали средства в поддержку Украины.

В этот вечер в методистской церкви Walker Chapel в пригороде Вашингтона Арлингтоне звучала белорусская классика: музыка Станислава Монюшко, произведения на стихи поэтов Янки Купалы и Максима Бoгдановича. С помощью благотворительного концерта известные белорусские оперные певцы Маргарита Левчук и Илья Сильчуков собирали средства на гуманитарную помощь для Украины. Организатором стала Белорусская рада культуры — организация, поддерживающая культурные проекты, которые оказались не угодны режиму Лукашенко.
«У нас не было праздника национальной культуры. И это очень странно, потому что практически у всех народов он есть, — говорит директор Белорусской рады культуры Александр Чаховский. — Ну, и мы думали, что это может быть за дата. И посмотрели, что: «Aга, 7 июля родился Марк Шагал, Янка Купала, Ян Чечот, празднуют Купалье по одному из стилей». И мы подумали, что пускай будет 7 июля, и вокруг этой даты можем создавать такой шлейф. Назовем это так: «Дни белорусской культуры по всему миру». И у нас на сегодняшний день в этом году в Днях белорусской культуры по всему миру принимают участие около 50 городов».
Маргарита Левчук — одна из самых ярких и известных белорусских оперных певиц. Известный критик Лукашенкo, она принимала участие в предвыборной кампании Светланы Тихановской, создала проект «Красная зелень» и выпускает на YouTube сатирические клипы, высмеивающие белорусскую власть. Против певицы возбудили уголовное дело и арестовали ее родителей. Однако, несмотря на это Левчук продолжает рассказывать правду о зверствах режима Лукашенко, передает «Голос Америки».
«Такой политический активист стала за это время, за эти два года, — рассказывает Левчук. — И вот такая у меня сейчас жизнь, и не жалуюсь. И каждый день просыпаюсь, и говорю: «Спасибо, боже, что я не в тюрьме, что я не в оккупированный Россией Белоруссии, лукашенковской нашей стране». Страшно, когда твои родители в заложниках, и ты не знаешь, что с ними могут сделать, но я все равно не буду останавливаться и буду продолжать свою политическую деятельность, и даже песни буду продолжать петь о правде, о том, что творится».
Жизнь коллеги Маргариты Ильи Сильчукова также разделилась на до и после августовских событий в Беларуси. Он также вынужден был эмигрировать. Певец и до этого много гастролировал по миру, однако после 2020 г. заметил одно важное явление — за границей появились белорусские диаспоры.
«Белорусы всегда очень сильно адаптировались и ассимилировались под окружающую среду и могли быть в диаспорах Украины, в диаспорах русскоговорящих, российских. То есть белорусов встречаешь, а диаспоры нет. И она появилась в 2020 г. Вот этот беспрецедентный уровень насилия, конечно, он людей разбудил. Появились культурные центры белорусские по всем штатам. Этот тур тому свидетельство», — отмечает Сильчуков.
На мероприятии также можно было приобрести изделия ручной работы.
«Это украинское ремесло, — показывает на разложенные на столе изделия представитель белорусской диаспоры Вашингтона Алексей Варабей. — Большую часть сделала Мария (супруга Алексея). Вот эти бусы красивые — это ее. А вот конкретно вот эти красивые ангелочки, мы их называем Angels of support, они из Украины. Все эти ангелочки идут как подарки. Потому что мы собираем сейчас деньги для детей в школу политзаключенных Беларуси, и в то же время помогаем детям Украины».
На выступление белорусских исполнителей пришла посмотреть и бывший спецпредставитель США по Беларуси Джули Фишер, которая, по ее словам, просто не могла пропустить такое событие: «Украина и Беларусь объединены общей целью. Белорусы крайне негативно относятся к этой войне. Услышать эти голоса сегодня вечером, особенно выступление Маргариты — я бы никогда не упустила такой возможности. Находиться сегодня здесь вместе с белорусской диаспорой — действительно много значит для меня. С некоторыми я была знакома только по видео, а теперь появилась возможность познакомиться лично».
Свое выступление артисты завершили исполнением неофициального гимна свободной Беларуси «Погоня» — символа сопротивления режиму Лукашенко.

Сообщество «Новая Тува» в инстаграме выступило с требованием немедленно освободить тувинских солдат: они написали рапорт о расторжении контракта, но их не отпустили домой, а посадили под замок. Каждый имеет право отказаться убивать мирных людей — такова позиция создателей «Новой Тувы», которые помогают солдатам вернуться из Украины домой. Активисткам пришлось эмигрировать из России. Об их работе рассказали «Сибирь.Реалии».

В июне девять солдат из тувинской бригады, которые находились в командировке в Кыргызстане и готовились к отправке в Украину, с помощью активисток смогли досрочно расторгнуть контракты и вернуться обратно в Туву. Одним из них был Дандар (имя изменено).
«23 февраля после обеда командование отдало нам приказ взять Киев за два дня. Так мы узнали, что объявлена война под названием «специальная военная операция», — рассказывает Дандар. — Первая эмоция после приказа — это неверие: «Что, правда?!» Хотя нас втихую готовили к этому: по приказу командира воинской части мы писали рапорты об увольнении без даты, рапорты с обязательством не сдаваться в плен живыми — если сдадимся, то мы «предатели родины». У всех отобрали шевроны с именами и документы — паспорта и военные билеты. Но, честно говоря, я думал, что это очередной блеф, хотя плохие предчувствия были.
Вторая эмоция — это страх. Страх смерти, он постоянно жил со мной. Наша колонна поехала в черниговском направлении, мы пересекли границу Украины со стороны Брянской области, через Беларусь. Наша колонна шла без прикрытия с воздуха, то есть без сопровождения боевых самолетов и вертолетов. Примерно через час или полтора мы попали под обстрел артиллерии, «Байрактаров». В машину, ехавшую впереди, попал снаряд. Нам командир приказал: «Прыгайте и прячьтесь!» Мы в панике бегали, искали укрытие, осколки нас косили как цыплят. Я упал на землю и видел, как наших разрывало на части, как умирал рядом со мной сослуживец, истекая кровью. Помощи не было: у нас обученных военных медиков нет, помощь оказывать никто не умеет, один фельдшер на всю роту.
Третья эмоция — неприятие. Неприятие всего этого, неверие в реальность происходящего. Неверие в то, что это случилось именно со мной, с нами. Что моего товарища больше нет в живых и меня, быть может, не будет…
После этого первого боя было еще много боев. Мы выживали, как могли: нашу роту обеспечения разбомбило так, что у нас не было еды. Чтобы не умереть с голода, иногда приходилось даже бесхозный скот забивать.
Командиры приказывали идти вперед, взять штурмом Чернигов, а мы даже деревни с трудом брали. Нас не учили, как воевать с дронами. Мы даже представления не имели, что есть такая война, где врага не видно, а смерть грозит со всех сторон. И это чувство страха… И мысли в голову лезут: «Кто от кого родину защищает? Мы же вторглись в чужую страну, а не они к нам? У нас одежды нормальной не осталось, а зима ведь. Обуви нет, грязные, голодные. Кто мы? И кто после этого Шойгу? Путин? За кого я воюю, за них? Зачем?»Я понял, что война — это смерть и страдания, что я лично не хочу этой войны. И я поставил цель вернуться домой живым. Это решение далось мне с трудом: я не мог оставить товарищей, меня мучила совесть. Но и воевать дальше я не мог. Это не трусость, это осознанное решение: в моей жизни больше нет места войне. И когда нас начали выводить из Украины, я на границе написал рапорт об отказе от участия в «спецоперации». Перед строем отказался. Меня загрузили в машину военной полиции, привезли в штаб и начали допрашивать. Грозили тюремным сроком, психушкой, но я настоял на своем. Вернулся в Тыву и написал рапорт об увольнении.
Все это не страшный сон, это реальность. Много наших погибло и будут гибнуть на этой проклятой войне… Самое главное, что я жив. Я переосмыслил многие ценности. Мои дети никогда не будут военными, лучше пусть в монахи пойдут или врачами станут. Я должен объяснить им, что война — это всегда горе…» — говорит Дандар.
Дандар вернулся домой во многом благодаря помощи активистов из «Новой Тувы», которые помогли солдату оформить соответствующие документы.
Аяна (имя изменено)?: Из их роты около ста человек, тоже тувинцы, отправились в Украину и там сразу же попали в засаду. 14 человек погибли, 20 ранены.
Сенди (имя изменено): Буквально на днях снова погибли ребята наши. Поехали воевать в Украину — и подорвались на мине. Об этом нам рассказали очевидцы — парни, которые служили вместе с ними. Официально об этом нигде не сообщали.
Аяна: Никаких официальных данных о потерях в республике вообще нет. Если в первое время глава Тувы еще иногда публиковал сведения о погибших, то потом перестал. Теперь об этом молчат. Нет в принципе ничего — ни соболезнований, ни торжественного прощания. Наверное, чтобы не привлекать внимания людей к тому, скольких мы теряем. Поэтому нам приходится искать сведения через паблики, через знакомых. То, что нам удается собрать в соцсетях, — единственный источник информации. Мы публикуем длинные списки погибших, с именами и фамилиями. Мы делаем это, чтобы люди знали правду. На самом деле погибших может быть еще больше — мы просто об этом не знаем.
— Как вы помогаете солдатам вернуться домой?
Сенди: В эмиграции мы создали паблик «Новая Тува» в инстаграме. В нашем антивоенном движении уже 20 активистов из Тувы. Мы убеждаем наших солдат расторгнуть контракт и вернуться к своим семьям, помогаем с оформлением необходимых документов. Рассказываем о погибших тувинцах, собираем сведения о потерях нашего малочисленного народа в этой бессмысленной войне. По нашим подсчетам, число погибших уже приближается к сотне.
— Часто контрактники сами на вас выходят с просьбой помочь?
Сенди: Мы сами на них выходим. Как только кто-то в вайбере или в какой-то группе в соцсети напишет, что хочет оформить отказ, мы сразу на него выходим и говорим, что поможем составить рапорт. Получается, что вылавливаем людей и насильно им помогаем (смеется). Но, конечно, многие и сами пишут нам в инстаграм, их жены пишут, родители. В последнее время к нам стали много обращаться по поводу пленных. Люди понимают, что мы не можем помочь их вызволить. Они просят узнать, как они там, живы ли, здоровы, что вообще с ними происходит.
— Контрактники чаще всего не понимают, что они могут сами досрочно расторгнуть контракт?
Сенди: Они знают, что имеют такое право. Но на деле все не так просто: иногда у солдат отказываются принять рапорты, не подписывают их. Поэтому они и обращаются к нам за помощью. Мы отправляем им образец рапорта, наш юрист их консультирует, рассказывает, как лучше действовать в данном конкретном случае. Ситуации ведь у всех разные: кто-то находится в России, а кто-то — уже в Украине.
Аяна: Есть очень печальные истории. Сейчас в Украине держат взаперти в казарме 20 ребят из Наро-Фоминска, из Кантемировской дивизии, среди них трое тувинцев. Они написали рапорты о расторжении контрактов, но командир отказался их принять. Тогда они решили вернуться в Россию своим ходом. Взяли попутку, добрались до границы, но их схватили и посадили в комендатуру под замок. Не выпускают никуда, угрожают статьей, говорят, что они предатели. Они подвергаются незаконному давлению и не получают никакой правовой помощи, которая поможет им выйти.
Сенди: Это не единичный случай. Мы сейчас работаем с офицером, который находится в Украине (оккупированной РФ части), и ему никуда не дают выехать. Еще под Белгородом есть воинская часть, где тоже сидят под замком семеро тувинцев. Они отказались идти убивать людей в Украине, а их заперли и угрожают. Говорят: либо вы пойдете воевать, либо мы вас посадим. Эту историю нам рассказал тувинский солдат, который сейчас там находится. В усиленном взводе, в котором он изначально служил, было 30 солдат. Сейчас живыми и относительно невредимыми осталось всего семь человек. Сам этот тувинец подорвался на гранате и потерял слух. Необходимую медицинскую помощь ему не оказали. И вообще командование отнеслось к нему, по его словам, «очень жестоко». По всей видимости, от командования зависит многое. У ребят, которые были в командировке в Киргизии, все прошло легко, им никто не угрожал.
— Они просто написали рапорт — и поехали домой?
Сенди: Не совсем так. У ребят в Киргизии тоже сначала не приняли рапорт. Сказали, что они в командировке, а рапорт нужно подавать по месту постоянной дислокации части. Тогда они забрали свои паспорта у командиров под тем предлогом, что им нужно отправить посылки домой. Получив паспорта, пошли и купили билеты на самолет, а начальство потом поставили перед фактом. Сказали: мы не хотим воевать, поэтому сейчас вернемся в расположение части в Туве, где проходим службу, и там напишем рапорта. После этого их отпустили, никто им не препятствовал. Так что человеческий фактор тоже играет роль.
— Насколько часто контрактники из Тувы отказываются воевать?
Сенди: На самом деле таких случаев намного больше, чем можно было бы подумать. Мы знаем 150 человек отказников. Некоторым из них мы сами помогали с оформлением рапортов. Они все смогли вернуться в Туву, где их заставили две недели работать в похоронной компании.
— Почему в похоронной? В «воспитательных» целях?
Сенди: Думаю, что нет, просто некому работать. Не хватает рук, чтобы хоронить погибших. Всем отказникам, вернувшимся в Туву, говорят: отработайте две недели в похоронной бригаде, пока выйдет и вступит в силу приказ, что вы уволены. Они работают эти две недели и ждут приказа. Никто из ребят не возражает, потому что они поступают по совести — хоронят своих людей. Потом их отпускают.
Аяна: Мой зять отказался отправиться в Украину в самом начале войны и тоже работал в похоронном бюро. Сейчас он уже больше не служит и все у него нормально, хотя он пошел в армию прежде всего из-за того, что не мог расплатиться по кредитам.
По данным Росстата за 2019 г., уровень бедности (то есть доля населения с доходами ниже прожиточного минимума) в Туве является самым высоким в стране — 34,7% населения. По итогам 2021 г. Тува заняла последнюю строчку в списке регионов России по доходам населения.
По данным Росстата, в 2021 г. Тува находилась на втором месте с конца в рейтинге занятости населения. Больше безработных было только в Ингушетии.
— Многие, как ваш зять, пошли служить из-за кредитов?
Аяна: В том числе из-за ипотеки. Понимаете, так сложилось, что у нас в Туве не было хорошей работы. Тува — один из самых депрессивных с экономической точки зрения регионов России, с крайне низким уровнем жизни. У нас высокая безработица при высоком уровне рождаемости. Я знаю ребят с двумя и даже тремя высшими образованиями, которые не могли устроиться на работу с нормальной зарплатой. И когда в республике почти пять лет назад начали создавать 55-ю мотострелковую бригаду, многие решили заключить контракт, потому там предлагали хорошие деньги. Нет смысла работать за 15 тыс., когда можно получать 35, 50 или даже 60 тыс. руб. — для Тувы это очень приличные деньги. Не было другой альтернативы получать нормальную зарплату и жить нормально, это был единственный социальный лифт. Еще это был единственный способ остаться жить в Туве, а ведь никто не хочет уезжать из дома. Поэтому самые образованные ребята шли служить и заключали контракты.
Сенди: В эту бригаду действительно попали лучшие парни, наша золотая молодежь. Они ведь не ожидали, что будет война и их отправят убивать людей, не понимали, для чего их готовят. Они служили, брали ипотеку и кредиты, заводили детей… А потом Россия напала на Украину. В 55-й мотострелковой бригаде около 4 тыс. военнослужащих. Среди них примерно 500 — срочники, поэтому их не могли отправить в Украину, а контрактников отправили. 3,5 тыс. человек сейчас на войне. А ведь есть еще тувинцы в других частях — их очень много в Хабаровске, в Алейске. Мы точно не знаем, сколько там тувинцев, так что 3500 — это минимальная цифра. Для нашего малочисленного народа она огромна.
Аяна: Этот факт замалчивают, но еще у самой границы были ребята, которые отказались заходить в Украину. Их ведь отправили якобы на учения и до последнего момента не говорили, что начнется война. Потом уже ночью 23 февраля поставили перед фактом. Многие еще спали, не понимали, что происходит, не смогли сориентироваться. Но были и те, что брали гражданскую одежду и уходили.
— Они никак не пострадали из-за своего отказа?
Аяна: На сегодняшний день по отказникам не возбуждено ни одного уголовного дела. По крайней мере, к нам пострадавшие не обращались. Но люди об этом не знают и почему-то боятся. Поэтому мы и объясняем, что если все грамотно сделать, то ты спокойно пишешь рапорт и возвращаешься домой, отработав две недели.
Сенди: К сожалению, многие сами не хотят расторгать контракт. Бывает, что родители просят своих детей отказаться, а сыновья отвечают, что не станут этого делать, потому что поддались пропаганде. А бывают и такие случаи: муж говорит, что хочет отказаться, а жена ему запрещает: «А как же военная ипотека? Как мы будем по ней расплачиваться?» Даже и такие жены есть…
Аяна: Мы уже знаем, как решить этот вопрос с ипотекой. Все можно решить. Нужно лишь больше информировать людей о том, на что они имеют право и какой выход есть. Ведь, как мне кажется, именно чувство безысходности заставляет человека не думать о том, что он может потерять собственную жизнь. Он продолжает размышлять о том, что будет, если он останется без работы, не сможет расплатиться по ипотеке и т. д., и забывает о главном.
Сенди: Некоторые понимают, что в Украине на самом деле идет война, а никакая не «спецоперация». Они осознают, что там нет никаких биолабораторий, что это не война с НАТО, а война против мирных украинцев. Они все это понимают, но все равно едут зарабатывать деньги на убийстве других людей. Едут, потому что у них ипотека, кредиты, много детей. У всех в Туве много детей, и чтобы поставить их на ноги, нужны деньги. Поэтому люди уезжают умирать за 4-7 тыс. суточных.
Аяна: Еще причина, почему многие тувинцы не расторгают контракты, — они не хотят кидать своих. Объясняют нам, что нехорошо так поступать: они там воюют, а мы их бросаем. Им стыдно бросить своих друзей. Говорят, что если кого-то из тувинцев ранили на поле боя, то помогут только свои, вытащат оттуда. И трупы своих они сами находят, никто больше этим не занимается. Поэтому многие и не хотят уходить, оставлять друзей.
Сенди: Недавно был такой случай: девушке отправили из Украины фотографию ее парня с комментарием: «Он у нас в плену, убивать его или нет?» Она обратилась в Минобороны РФ, где ей ответили, что все нормально, ваш парень не в плену, жив-здоров, просто не обращайте внимания на сообщения, которые вам присылают. Но она же видит по фотографии, что это именно он, ее парень. Так как все может быть нормально? Кстати, этого парня забрали в Украину силой. Он был в отпуске, когда началась война, потом написал рапорт о расторжении контракта и вернулся домой. Через три дня пришел в военкомат за каким-то документом, а его схватили и отправили в Украину. Он долго не выходил на связь, а потом его девушке отправили эту фотографию, и она обратилась к нам. На снимке точно он, этот парень, и сейчас мы опрашиваем всех людей, вдруг кто-то что-то о нем знает.
Аяна: Да, бывают такие случаи, когда люди приходят в военкомат, — например, получить военный билет, — а их забирают силой, сажают в большой самолет и отправляют в Украину. Тува — маленькая страна, к нам большие самолеты никогда не летали. И теперь эти огромные военные самолеты стали символом горя и беды. Когда они пролетают, все знают — это или наших парней увозят умирать в Украину, или возвращают назад «груз 200».
81 солдат из Тувы погиб в Украине. Такие данные удалось собрать активистам сообщества «Новая Тува» по социальным сетям и мессенджерам.
Тувинский — редкий язык, на котором во всем мире говорит всего 200 тыс. человек. Именно по этой причине, по мнению активистов сообщества «Новая Тува», тувинских солдат отправляют на передовую и используют для связи.
В Туве самый высокий уровень смертности военных на 10 тыс. мужского населения в возрасте от 18 до 50 лет среди всех регионов России. Для сравнения: в самом конце списка Москва, где количество погибших практически нулевое.
— Зачем вы тратите так много времени и усилий на эту работу?
Сенди: Потому что мы не можем оставаться равнодушными к тому, что сейчас происходит, не можем сидеть сложа руки. В Туве каждый день смерти, похороны. У меня племянник тоже погиб на этой войне. На сегодняшний день Тува находится на первом месте по числу погибших на 10 тыс. человек. Из-за имперских амбиций одного нездорового человека не должна умирать наша молодежь.
Аяна: Мы же малочисленный народ, и каждая жертва, каждая смерть откликается нам очень тяжело. Нам важна каждая жизнь, нам больно за каждую потерю. Наших сыновей берут — и бросают в горячие точки просто как мясо. Нам, неравнодушным тувинцам, очень обидно и жалко, что наших ребят так используют за культ Шойгу. Все тувинцы в основном поддались пропаганде. У нас очень доверчивый народ, поэтому подавляющее большинство людей верит чиновникам, верит тому, что слышит по телевизору.
Сенди: Пропаганда в Туве работает так сильно, что все словно зомбированные, все ей поддаются. Поэтому мы и решили бороться с промыванием мозгов и давать альтернативную информацию, рассказывать, что на самом деле не так, а вот так. С этого начали, а потом уже стали помогать отказникам. Кстати, я заметила, что рапорт о расторжении контракта в основном пишут самые образованные парни — те, кто грамотно пишет, грамотно говорит. Они все понимают, поэтому и пытаются уйти с этой войны.
Аяна: Мы пытаемся бороться за каждого человека. Мы надеемся, что если будет много отказников и некому будет воевать, то война может закончиться. Ведь основная сила — это же люди. И чем меньше людей они смогут отправлять в Украину, тем быстрее настанет мир.
— Ваша работа с отказниками и пленными приносит вам какой-то доход?
Сенди: Мы абсолютно все делаем бесплатно. Все документы помогаем оформить бесплатно, консультации нашего юриста тоже бесплатные. Эта история вообще не про деньги. А для тех, кто захочет объявить нас «иностранными агентами», сразу хочу сказать: никакой поддержки ни от кого мы не получали.
— Ваших единомышленников со временем становится больше?
Аяна: Мне показалось, что где-то с июня в чатах стало меньше тех, кто называет нас предателями. Раньше нас оскорбляли гораздо чаще. А сейчас все неравнодушные люди стали потихонечку собираться в один чат. Матери начали собирать подписи, чтобы их детей вернули домой. А до этого они поддерживали своих сыновей, говорили, что они защищают нас от Америки. Наверное, отношение стало меняться после того, как многие потеряли родных. Особенно страдают матери. Когда погиб майор полиции Управления Росгвардии по Республике Тыва Владимир Шабалин, сердце его матери не выдержало. Она умерла, получив известие о смерти сына. Их похоронили в один день. Четверо детей остались без отца и бабушки.
Сенди: К сожалению, многие люди боятся открыто выступать против войны, потому что не хотят сесть в тюрьму. В Туве никто из известных людей не решился высказаться против, кроме одного депутата Верховного Хурала. Эрес Кара-Сал потребовал лично от Шойгу и Путина прекратить войну.
— Те, кто вернулся из Украины в Туву, рассказывают родным, друзьям, соседям о том, что там происходит на самом деле?
Сенди: Среди наших активистов есть мама одного отказника. Она говорит, что сын полностью замкнулся в себе, ничего не рассказывает даже родным.
Аяна: Первые два-три дня после возвращения парни даже не понимают, где находятся. Они боятся громких звуков, если где-то вдалеке прогремит гром — сразу меняются в лице. Брат моей подруги был в Украине и вернулся. Она говорит, что первые три дня он вообще такой зашуганный был, на каждый шорох реагировал. По ночам просыпался и озирался вокруг — не понимал, где он. Ни времени не осознавал, ни места, приходилось его успокаивать. С тех пор прошло уже три месяца, а он до сих пор молчит, не рассказывает, что там было. И до сих пор не приходит в норму. Вернувшиеся люди — они все с психологическими расстройствами. Психологи с ними не работают, никто им не помогает.
— Как вы думаете, то, что так много тувинцев воюет в Украине, сказывается на отношении к вашему народу в целом? Тувинцев начали воспринимать так же, как «боевых бурят Путина»?
Аяна: Такого отношения, как к бурятам, пока нет. До «убей своего бурята» пока не дошло. Однако есть люди, которые говорят, что пусть все тувинцы умрут. Но в России еще до войны не было какого-то позитивного отношения к тувинцам. Мне кажется, все это прививалось годами. Например, есть стереотип, что любой тувинец все время ходит с ножом. Я в такси сажусь, а мне говорят: «Где твой нож?» Такое отношение было всегда, но мы почему-то предпочитали об этом молчать. А сейчас я поняла, что не стоит замалчивать такие вещи. Нельзя мириться с тем, что мы живем в России, а чувствуем себя людьми второго сорта.
Сенди: Показательно, как к нашим солдатам сейчас относятся на войне. Многих тувинских добровольцев отправляют сначала в Чечню, а уже потом — в Украину. Их бросают в бой из Чечни, а все их победы приписывают чеченцам. Наши парни погибают чаще всех, потому что их не берегут. Чечня своих солдат бережет, а нашими людьми жертвуют.
— Уехав из России, в эмиграции вы наверняка сталкиваетесь с украинцами. Удается найти общий язык с ними?
Сенди: Они с пониманием относятся к тому, что происходит. Они знают, что не все тувинцы убийцы, а не все буряты — «боевые». Есть и такие, как мы, с антивоенной позицией, кто стремится рассказать правду о войне. Когда мы были в Стамбуле, то ходили на митинги, которые проводились в поддержку Украины. И все украинцы были только рады, что мы пришли. Для них важно, что стало больше людей, выступающих против этой кровавой бойни.
Аяна: Кстати, никакой русофобии на Западе, о которой так много говорят в России, тоже нет. По крайней мере, я с этим пока точно не столкнулась.
— Что должно измениться в России, чтобы вы вернулись?
Сенди: Мы с мужем выехали из России 4 апреля. Когда началась война, решили, что не можем молча наблюдать за тем, что происходит вокруг. У моего супруга есть популярный паблик, где мы начали публиковать посты про погибших солдат, про пленных, про то, что эта бессмысленная бойня никому не нужна. Пытались раскачать народ, чтобы люди требовали прекратить это безумие. Но как только вышел закон «о фейках», за нас сразу взялись. На тот момент мы находились в Хакасии и еще не до конца понимали, насколько это опасно, и продолжали писать о войне, о погибших. Один хороший знакомый позвонил и предупредил, что нас ищут люди из управления «К» (подразделение Министерства внутренних дел России, борющееся с преступлениями в сфере информационных технологий), за что мы ему очень благодарны. Силовики два дня караулили нас у подъезда, приходили и ломились в дверь. Мы собрали вещи, почистили наши телефоны и в 5 утра уехали. В итоге мы оказались в Грузии. Мы сможем вернуться, когда падет этот режим и сменится власть.
Аяна: Мы с мужем уехали в Европу 5 марта. До войны уезжать не собирались. Наоборот, за год до этого вернулись в Туву. Мы давно уже жили в другой стране, но потом решили вернуться на родину, планировали остаться надолго. А после начала войны пришло осознание, что нужно уезжать. Точнее, не уезжать, а эвакуироваться, потому что никакой свободы в России уже не будет, никаких перспектив больше нет. Но Тува — это наша земля, там наши родители, наши братья и сестры. Поэтому мы вернемся снова, как только можно будет наладить жизнь в Туве. Будем пытаться что-то менять к лучшему.

Премьер-министр немецкой федеральной земли Саксония Михаэль Кречмер призывал Украину и Россию начать мирные переговоры и заморозить войну.

По словам Кречмера, нынешние публичные дискуссии по вопросам Украины носят односторонний характер.
«Переговоры нужно провести как можно скорее, эта война должна быть заморожена», — заявил премьер-министр Саксонии, подчеркнув, что война является серьезным бременем для ФРГ, передает ERR.
По мнению Кречмера, члена нынешней оппозиционной партии Христианско-демократический союз Германии (ХДС), правительство ФРГ должно работать над тем, чтобы привлечь Россию к переговорам и убедить Украину в том, что замораживание конфликта также отвечает интересам Киева.
Он обосновывал свою позицию тем, что замораживание войны предоставило бы Германии и всей Европе время для укрепления оборонных возможностей, которыми пренебрегали годами.
При этом он подчеркнул, что не следует полностью разрывать экономические отношения с РФ, поскольку это только навредит интересам ФРГ.